– Вот я как думаю, – повернув за угол, продолжил Вересаев. – Коля – химик, писатель, человек. Коле, между прочим, пятьдесят пять, и он живет в этой стране. Кому и что я должен доказывать? Быть живым и настоящим, Сократ, ведь в этом и состоит единственная человеческая работа! Стать хомо, простите, сапиенсом, на том конкретном месте, куда бог тебя определил, – вот дело всей жизни. Причем не такое простое, как кажется Министерству культуры. Говорить на каком-нибудь хотя бы языке, творить. Любить, в конце концов, баб…
– Коля, ну ты достал уже с бабами, – покачал головой Гредис.
– Или хотя бы выпивку и стихи, – исправился Вересаев. – Смотреть на звезды. В конце концов, человек для государства или государство для человека? Ведь что нам это, извините, государство? Мы и без государства всякого можем воевать, строить, стихи писать, баб любить, уже прости, Сократ, но без них жизнь – не жизнь. Есть ощущение, что модерная держава украинцам нужна исключительно, чтобы сказать другим народам: «Вот, млять, и мы построили! А вы думали, не построим?! Да ни хуя подобного!».
Положа руку на сердце, Сократ, наш народ сейчас воюет, рожает и кормится не благодаря государству, а вопреки ему. Нет, я не говорю ничего! – поднял руки Вересаев и непременно упал бы на проезжую часть, если б его не поддержала Лиза. – Раз принято так в международной практике, чтобы оно было, это самое государство, пусть будет. Хрен бы с ним! Но при чем тут его интересы? Какие, на хрен, у него могут быть интересы? Государство, на мой взгляд, – это что-то типа пылесоса. Его дело – работать, а не иметь интересы. Это механизм, млять! Механизм, говорю вам как химик и массажист. А у нас этот миксер, понимаешь, становится в позу Господа, извините, Бога. Поймите же вы, наконец, я не обязан любить соковыжималку! И никто из нормальных людей не обязан. Люди – вот главная и единственная ценность! Люди! Ну и женщины, конечно, – стеснительно улыбнувшись, добавил Николай.
– Ну да, ну да, – саркастически усмехнулся Гредис.
– А нация – это еще что? – снова загорелся Николай. – Вот ты, например, литовец. А я, допустим, химик. И оба мы граждане Украины. И не вижу в том противоречия. Каждому свое, как говорили древние греки…
– Римляне, если уж на то пошло.
– Да хоть египтяне, профессор! Нация хороша была во времена Наполеона, а сейчас что это? Как на мой рассудок, сейчас важен народ! – он поднял длинный и желтый от табака палец вверх. – А народ – это что такое? Это все мы, к примеру, без разбора. Вот такие нелепые, смешные, глупые дети Украины, любящие ее каждый по-своему. Да и что такое сама наша страна? Не Рада, не администрация президента, не территория. И уж конечно, не политическая партия, группа крови. А тем более не родословная! Мы же не собаки, в конце концов, Сократ Иванович?! Мы же люди вроде?
– Банальщину несешь, Коля! – поморщился Гредис.
– Нет, обожди! Вот как ты там говорил? Жизнь после смерти! Вот что такое Украина. Это души наши! Это Рай, который, как известно, или есть в тебе, или его в тебе нет. Свет немеркнущий!
– Ну и бабы, конечно, – добавил Сократ, усмехнувшись.
– И мне, например, обидно, – Вересаев не заметил сарказма. – Говорят: этнические украинцы, этнические украинцы. Просто какое-то бремя, млять, белого человека. А есть, например, масса евреев, которые любят Украину.
– В самом деле?! – поднял брови Сократ. – Вот так новость. Никогда бы не подумал.
– А вот и зря, – пожал плечами Вересаев, – любят! Гимн ее поют к месту и без места. Жизнью рискуют иногда. Мучаются этой страной, страдают и даже временами плачут.
– Ты еще зарыдай мне тут, прямо на Владимирской, – кивнул Гредис, – давно в центре Киева такого цирка не видали.
– Рыдать я не стану. Но вот слушай, говорят – нация, язык. А ты посмотри хотя бы на русский мир…
– Не хочу я смотреть на него, – поморщился Сократ. Нагляделся досыта. Но вот что я тебе скажу. Ты, Коля, бабник и безродный космополит. Впрочем, я сам иногда испытываю желание умыть руки, – скривился Сократ. – Люди, швыряющие гранаты в центре Киева, заявляющие, что на востоке страны проживает генетический мусор, – это даже для меня перебор. Уж на что я профессиональный философ.
– Тяжелые времена, – вздохнул Вересаев, – у людей посттравматический шок и отсутствие чувства юмора.
Pięć napięć: ukraińsko-polska wirtualna antologia. Napięcie czwarte – „Najdłuższe czasy”:
Zrealizowano w ramach programu stypendialnego Ministra Kultury i Dziedzictwa Narodowego – Kultura w sieci